Музей «Курский соловей» поздравляет с праздником своих друзей – сотрудников Алёхинского заповедника! Желаем новых открытий и сохранности всего, что находится под вашим крылом!

Говорим всем СПАСИБО за дружбу и сотрудничество. Благодаря заповеднику мы узнали имя – Михаил Штейнбах, для которого соловей стал главной  птицей  жизни  и  которому  мы  совместно   отметим в 2024 году 70-летие.

В Заповеднике имеется лесной островок под названием «Соловьятник». История, описанная М. Штейнбахом в очерке «Волшебная дудочка и околдованный Орфей», произошла именно здесь.

В предлагаемых фото, 2021 г. – некосимая часть территории участка «Стрелецкая степь».

#СтрелецкаяСтепь#курскийСоловей#музей#заповедник

Михаил Штейнбах

ВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА

 И  ОКОЛДОВАННЫЙ  ОРФЕЙ

Начало мая под Куском. Тёплая и тихая лунная ночь, лёгкий приятный ласкающий ветерок. Небольшой островок дикой дубравы затерявшийся в заповедной Стрелецкой степи. Таинственным лунным светом окаймлены приопушечные заросли ивняка, крушины, терновника, широкими лентами раскинувшиеся по влажным лощинам. Изредка неслышными приведениями  промелькнёт вслед за бражником быстрая летучая мышь или опустится в травку к предсмертно пискнувшей мышке охотница-сова. Пролётный в этих местах король тьмы, пучеглазый и длиннокрылый бродяга-козодой на минуту покажет свой фантастический сеанс пантомимы, изгаляясь в немыслимых беззвучных виражах, поворотах и пируэтах. Наполнив огромный рот-сачок летающей под мерцанием звёзд мелочью, он вот-вот продолжит путь на север, к любимым сосновым борам с вожделенными просеками и заболоченными полянами,  соскучившимися по его удивительному рокоту…

И вдруг: «Ти…ти-ти-ти…ти-ти-тию-ви…» — несмело разорвал почти двухчасовую тишь своим «почином» курский соловей… помолчал, послушал: не отзовутся ли собратья?

Из дальних кустов ему ответили, и он рванул, уверенно рассыпая налево и направо колено за коленом, строфу за строфой.

Внимательно вслушиваясь, я видел, «как из-под пера» Мастера рождалась волшебная, неповторимая ткань. Несколькими стежками-нотами он при помощи своего горлышка и клюва за секунду-другую создавал неповторимый образ того или иного колена. Из четырёх-пяти фраз («колен»), разделяемых иногда, словно запятыми, «помарками», слагались песни («строфы»), живущие секунд по семь-восемь и отделённые друг от друга примерно таким же интервалом тишины. Каждая строфа имела свой собственный, только ей присущий узор – тип песни. Они шли, не повторяясь, строгой чередой, пока их не стало пятнадцать. Только тогда певец возвращался к самому первому, «замкнув» вокальный цикл, звучавший целых три-четыре минуты. И вот что самое замечательное: некоторые ноты, колена и строфы звучали с характерными для этого солиста «изюминками», по которым его можно впоследствии узнать, словно по своеобразным «отпечаткам пальцев».

Программа циклов была стабильной, когда маэстро «вокализировал» в одиночестве, но резко менялась в сторону сближения с соседом, если тот вдруг «возникал» со своим репертуаром. Этим приёмом «мой» соловей показывал пришельцу, что адресует песню именно ему. Тот, в свою очередь, если испытывал ответное чувство, тоже отклонялся от своей обычной программы и  старался произносить те колена и даже целые строфы, которые исполнял перед этим его визави. Так завязывался самый настоящий диалог. Участниками его зачастую бывают и дальние «приятели», переговаривающиеся «через головы» ближайших певцов. Быть свидетелем подобных «переговоров» — величайшая награда для натуралиста…

Долго слушал я незабываемые курские трели. Попытался даже подойти, да неудачно хрустнул веткой. Соловей умолк, остановив песню на полуфразе. Сердце моё замерло… неужели так и не увижу волшебную птицу? Но тут из куста в метрах тридцати мощно «ударил» сосед, подобравшийся поближе. Как я был ему благодарен! В его вокальной атаке было нечто такое, что заставило моего чародея забыть об осторожности. Что тут случилось с маленьким Орфеем! С каким задором вновь полилась его песня! Даже о своей обычной программе забыл, стараясь подстроиться под песню «гостя», а когда это не удавалось, он сбивался и начинал «злиться».

Видя, сто обо мне маэстро и думать забыл, я осмелел и пополз к нему по непролазной чащобе, сопровождаемый сухим оглушительным хрустом ломких ветвей, предательским ковром устилавших землю в недрах кустарникового царства. При каждом треске я затаивал дыхание, но соловей на этот раз и не думал пугаться. Его как будто подменили. Вот что значит азарт истинного мастера своего дела!

Пять минут – и я рядом с певцом. Вижу его силуэт в метре от себя. Но вот досада: настолько темно, что ничего толком нельзя разобрать. А, будь что будет! И – включил фонарик…

Невозможно было оторвать восхищённый взор от глубоко трепещущего горлышка и сотрясающегося с бешеной силой тельца. Каждый звук рождался Мастером в величайшем напряжении и сопровождался сильнейшим трепетом груди и клюва, даже хвост и крылья вздрагивали в такт песне. Завороженный, я простоял полчаса или больше, пока… не сели батарейки. Тут до меня, наконец, дошло самое главное: если он мощного света фонаря не испугался… Тот самый соловей, который, когда пел один, боялся даже далёкого тихого хруста сучка… Стоп, есть неплохая идея! Похоже, я теперь знаю, как сделать волшебную дудочку. Самою настоящую…

Два часа спустя я опять стоял близ певца, но уже с «птичьим» микрофоном и магнитофоном. Когда рассвело и соловей взлетел на крону дубов, я возвращался домой, унося с собой его «сольную партию». Теперь оставалось лишь дождаться следующей ночи… и вот пробило двадцать три ноль-ноль. Я повесил на грудь магнитофон, в руки взял фотоаппарат с привинченными к нему вспышками да фонариком и отправился в путь…

Обожаю притихший, слегка освещённый месяцем и оттого кажущийся заколдованным дикий заповедный лес. Предпочитаю передвигаться по нему беззвучно и невидимо, чтобы самому всё видеть и слышать. Освещаю дорогу лишь в самом крайнем случае. Полна шорохов ночная земля. То тут, то там прошуршит землеройка или мышь, спеша по  своим  неотложным делам или стремглав удирая от крошечной, но свирепой ласки. Недовольно зафырчит, а то и затявкает, как собачонка, деловитый ёжик, наткнувшись на мой ботинок. Вот совсем близко пробежала грациозная косуля, остановилась на миг и … оглушительно рявкнула из темноты! Погасив холодок, пробежавший по спине, иду дальше. Понимаю, что это она – от испуга; меня учуяла. Звонкий лай матери-лисицы рядом с играющими на опушке лисятами уже не пугает. Неожиданно слышу тяжёлое топанье, по нервам ударяет пронзительный визг, но вслед за этим – успокоительный треск ветвей под бешеным напором убегающей врассыпную семейки кабанов. Вдруг слышу совсем близко смачное чавканье… тут уж мои нервы сдают, и я на секунду включаю  фонарик… Из кромешной тьмы на меня глядят два рубиново-красных глаза… что ж, здравствуй, дружище барсук!

Вот и заветное место. Тишина… да здесь ли он? Ну-ка, включим! нажимаю клавишу магнитофона, и лесной лог наполняется вчерашним «концертом». Сразу же, словно того и ждал, зазвучал живой маэстро. Конечно же, он сразу «раскусил», что это «чужак», а не кто-то из его соседей-приятелей, с которыми он давно наладил нормальные отношения. А с этим новым претендентом на его участок и  на его подругу надо побыстрее разобраться. И покруче! Поэтому законный хозяин тотчас самозабвенно принялся подстраивать свою песню под «магнитофонного», а поскольку тот был, как вы понимаете, им же самим, то «подстройка» давалась ему без труда и приводила нашего «гения» в буйный азарт. Получился своеобразный «эффект зеркала», разве что звукового. Узнать самого себя в зеркале  и успокоиться на этом  частенько не получается даже у «хомо сапиенс». Что уж там ожидать от бедной пичуги, пусть даже талантливейшего из всех лесных композиторов! Благодаря этому я легко подобрался прямо к месту, где он пел, и глянул вверх. До него было всего два метра, но маленького Орфея закрывали листья. Как бы заставить  его спуститься пониже да не пугаться фонаря и вспышек? Думал я думал – придумал!

Не выключая магнитофона, я начал сбавлять уровень звука: получилась иллюзия, что «соперник» сдаёт позиции. А раз он струсил, хозяину не грех «проводить» незваного гостя, да так, чтобы в другой раз ему неповадно было посягать на чужой участок. Думал ли об этом наш герой, но повёл он себя именно так. Не успел я и глазом моргнуть, как мы оказались «носом к носу» — магнитофон-то у меня на груди висел. И как начал в самое ухо свистеть! Я невольно попятился назад, да ветки не пускают. Ай, да соловей, ай, да разбойник! Взвожу фотоаппарат, включаю фонарь – а ему хоть бы что. Навожу на резкость, диафрагмирую до отказа, делаю снимок. Щелчок затвора показался мне громом, сверкнули ослепительные молнии вспышек – а он и ухом не ведёт!

Вот он, пожалуйста, — красуется на странице! Вы не принимайте меня, пожалуйста, за какого-нибудь там Мюнхгаузена. Я говорил и буду говорить вам правду, одну только правду. Так вот, дело кончилось тем, что после съёмок мой поющий собеседник, вконец «зазомбированный» своим неумолкающим и неуловимым «двойником», настолько потерял чувство страха, что позволил мне… взять себя в руки. И не раз, а трижды подряд! Схваченный, он умолкал, не издавая никаких сигналов тревоги, что красноречиво говорило о том, что в своём самозабвении маэстро даже не осознавал, что с ним происходит на самом деле. Но стоило разжать ладони – он садился на освещённые фонариком ветви, энергично встряхивался. Словно сгоняя с себя какие-то кошмарные видения, и… снова пел!

Наконец, после безуспешных попыток вернуть соловья к естественной для него осторожности, я выключил свою «волшебную дудочку» и направился к дому, шокированный увиденным, пожалуй, гораздо сильнее, чем мой герой. А из кустов мне вслед всё лилась и лилась незабываемая соловьиная песня.

Журнал «Охота»

№ 1 (47) январь, 2001 г.

Стр. 12-13